- Скажи "oui"
- Non
Тич сразу, вот как только увидел Лаффитта, решил, что этот белокожий мальчик обязан стать его женой.- Non
Лаффитт пришел за арбузом, его послали родители, а у отца Тича, по их мнению, была лучшая бахча в Париже.
- Ммм... А мне бы... М... - Лаффитт не стеснялся, просто манерно выделывался. Ему нравилось, когда некрасивые люди им любуются, а кудрявый, по-взрослому оволосевший мальчик смотрел на него с искренним восхищением.
- Ну вот... Арбуз бы мне... Пожа-алуйста~ - наконец произнес, и Тич тут же, в руках-ногах путаясь, ринулся выбирать ему самый лучший арбуз из всех, даже нож над головой победоносно занес. "Я тебе всех врагов побежду. Я тебе самый сахарный арбуз найду." - всерьез ли думал, или подобный ход мыслей можно было считать с большого, решительного лица.
Он тоже выделывался. Нет, скорее, выстеливался. И Лаффитту это понравилось. Получив великолепный арбуз, он попросил еще вишенок, и уже готов был расплатиться, но не досчитал денег.
И без того продолговатое птичье личико вытянулось еще сильнее, напускная горделивость сникла, как солнце за редким облаками.
Тич, каким бы примитивным мужем не казался, а тонко ощутил эту перемену.
- Нэт... - по-французски он говорил очень плохо, с восточным акцентом, но национальность его была спорной. - Нэ... Нэ нада. Беры так. Беры, давай.
Он был очень смешной, такой себе медвежонок пыхтящий, но при этом бесконечно милый. Лаффитт и сам не понял, как вдруг улыбнулся искренне-искренне.
От него можно было ожидать, что он сделает реверанс (без рук, конечно), посмеется красиво и уйдет, но...
Он поставил арбуз на землю, зачерпнул горсть вишен и совершенно по-простецки пихнул их себе в рот, брызнув соком и на лотки с фруктами, и на самого Тича. Как будто наконец дорвался до желаемого. По какой-то причине, родители не разрешали ему есть вишни. К концу этой трапезной вакханалии весь рот Лаффитта был вишневым.
Вот, именно в этот момент Тич решил, что мальчик будет его женой.
Но с тех пор они встречались довольно редко. Сезон арбузов близился к концу, а приходить просто так Лаффитт явно не стал бы.
И все-таки пришел. Сказал, что решил прогулять школу и наведаться к "старому приятелю".
Тич как раз был свободен, у прилавка стоял его отец. Но отныне несвободное сердце так гулко стучало, что слов Лаффитта он совсем не понимал, лихорадило от одной только мимики губ - сейчас они были белыми, но жаркое воображение Тича окрасило их спелым вишневым цветом.
Непонятно, как они оказались в шатре, среди не самых лучших арбузов, которым не нашлось места на прилавке.
- Это называется животное влечение... - пояснял Лаффитт, хотя подобные трактовки лишь замещали чувство страха и трепета перед неожиданно нахлынувшим вожделением. Он в этом ничего не понимал, зато Тич понимал инстинктивно. Где женушку подержать, чтобы было приятно, и куда ткнуться.
Во взрослое играли по-детски, среди арбузов. Без обещаний и без обязательств. Очень тихо. Как будто самих себя, свои чувства незнакомые, боялись спугнуть.
В конце концов Тич озвучил свое заветное предложение, но Лаффитт его не сразу понял: уж слишком явный акцент. Понял по намерению. И согласился.
Жить в любви да в здравии здесь у них бы не вышло, поэтому Тич предложил бежать куда-нибудь на зеленые просторы.
- Я тибэ... Дом... Хозяйство... Женэ любимая. Хороший моя. Ягодка. Арбузный... Шери...
В качестве свадебного подарка Лаффитт захотел себе декоративного поросенка, и Тич поросенка ему украл. Втроем они отправились по пути свободной жизни, их намерениям вторил гимн независимой Франции.
Наконец они нашли домик в глубокой долине. Домик с одним помещением, старым очагом, без утвари. Снаружи было небольшое ограждение из веточек, за ним - рыхлый грунт. Холмы вокруг поросли лесом. Недалеко речка. Здесь навряд ли водятся крупные хищники, но дичь поймать можно.
По всему видно - место райское.
- Как Адам и Ева, только Адам и Адам. А ты читал Библию? Или у вас другая книжка? А ты умеешь читать?..
Тич казался очень недалеким мальчиком, но ему хватало мудрости не обижаться на глупые расспросы Лаффитта. Потому что его шери говорил это не со зла.
Потихоньку начали жить. Первое время держались на любовном энтузиазме. Вместо прополки огорода (Тич захватил с собой мешочек семян), нежились на травке и гладили друга. Ходили на импровизированную охоту и на рыбалку. Тич легко схватывал особенности дикой жизни, ему кровь подсказывала, что нужно делать. А Лаффитт всегда был где-то позади. Потому что жэна.
Однажды заловили дикую козочку и привязали к дому. Она первое время просилась на волю, но потом свыклась: здесь ее кормили, здесь с ней игрался розовенький крошка-поросенок.
Про которого Лаффитт, к слову, забыл уже на третий день. Вспоминал лишь тогда, когда в этом была острая необходимость. Ни сытостью поросенка, ни его здоровьем он себя не обременял: отныне этим занимался Тич.
Желаемая свобода почему-то не укрепляла, но постепенно рушила брачные узы.
Лаффитт очень любил играть в войну, подолгу убегал в лес и возвращался с воображаемыми трофеями. Он часто рассуждал о том, что духовное равновесие куда важнее сытого желудка, и обычно его размышления были озвучены за обеденным столом. Он обижался на природу: на овощи, что так медленно растут, на козочку, которая дает мало молока.
На Тича, который не может это исправить.
Как бы сильно Тич не любил своего шери и на какие подвиги не был готов ради него, а всё же он оставался ребенком, чудом удерживающим на своей спине тяготы самостоятельной жизни.
Тич нуждался в малом: в отзывчивости и ласке, но вскоре Лаффитт перестал давать ему и это.
- От тебя воняет! Ты вообще моешься? Не хочу, не буду. Не целуй меня, у тебя зубы гнилые. Отстань, мне не до того! Я тебе ничего не должен! Лучше бы дома остался!..
Тяжело поддерживать игру, когда в результате заинтересован только один игрок.
Лаффитта свобода неприятно деформировала. Не те зерна в нем проросли.
Решающим в этой истории стал морозный ноябрьский вечер. Днем Тич обнаружил, что часть посева заражена, поэтому ни фруктов, ни овощей у них не будет. Мяса тоже не было. Пришлось варить какую-то скудную похлебку на корешках и рыбных косточках. Лаффитт сидел со своим поросенком в углу, показательно наглаживал его. Тич грузно молчал, помешивая варево в украденном казане.
- Свинню придется зарэзать. От его нэт толку. - наконец произнес, не сводя взгляд с очага.
Лаффитт ответил не сразу.
- Лучше зарежем твою козу. Всё равно она не дает молока.
- Она дает молоко. Мало, но да. А твой свиння бесполэзен.
- Это мой друг, а не кусок мяса!
- Это мяса кусок, нэ друг, свиння надо чтоб рэзать.
- Знаешь что? Ты абсолютно тупой и приземленный человек! Из какой пещеры ты вообще выбрался?! Тебя совершенно не заботят мои чувства! Хочешь зарезать поросенка?! Режь!!! Давай! Тупое ты животное...
Лаффитт парировал фразами из книжек, а Тич, который не умел обличать чувства в слова, мог только выслушивать, и плакал от бессилия, от невозможности ответить, пояснить.
Лаффитт его очень обидел. Бросив палку в казан, Тич впервые повысил голос.
- Вон пошёл!
Лаффитт же впервые растерялся. Поросенок выбрался из его объятий и стал бегать по дому.
- Я... Сказал... Вон. Пошёл. Нэблагодарный... Пидарас!
Никогда прежде Тич не ругался ни в присутствии жэны, ни тем более в его сторону. В сердцах он пнул поросенка, попавшегося под ноги. - И свиння свой забэри, сука!
Пораженный Лаффитт расплакался и выбежал из дома. Теперь рыдания не позволили ему выражаться ясно и четко.
В тот же день Тич раскаялся в своем поступке. Глубокой ночью он пошел искать жэну, звал его, но лес отзывался лишь холодным эхом.
Лаффитт вернулся через несколько дней. Весь грязный, оголодавший, без поросенка.
- Прости меня. Я был не прав.
Другого он и не мог сказать. Все вернулось на круги своя. После тяжелых ссор обязательно приходит перемирие, но со временем и оно исчтачивается о камни обыденных проблем. Даже в самых романтических историях это неизбежно.
Лаффитта хватило на пару недель. К началу декабря он снова сорвался, и Тич решил, что нет смысла и дальше тянуть за собой полудохлую любовь. Она угасла, потому что за пламенем следили не двое, но лишь один человек.
Тич отвел Лаффитта обратно в город, но сам не вернулся. На уговоры и слезы, которыми разразился мальчик в момент расставания, не реагировал.
- Я всё равно вернусь к тебе! Я вернусь! Я тебя люблю, я ведь жена твоя! Вернусь обязательно...
Не вернулся. Забыл совсем скоро, увлекся сытой жизнью. Разве что, иногда, при взгляде на арбузы... Или на вишни... Но в душе не щемило.
Тич его любил в один конец.